3. Образ Данте в представлении современников
Вот что говорит Виллани: «Этот Данте, благодаря своим знаниям, был несколько заносчив, пренебрежителен, высокомерен, как бывает с философами; он не отличался приветливостью и не умел разговаривать с непосвященными». Боккаччо подтверждает: «Был наш поэт, помимо того, что о нем сказано, человеком с душой очень надменной и высокомерной». И в другом месте он же пишет: «Если к нему не обращались, он говорил резко, а когда обращались, отвечал раздумчиво. Ему нравилось быть в одиночестве, вдали от людей, дабы никто не мешал его размышлениям. Если ему приходила мысль, которая очень его угнетала, он, когда был в обществе, о чем бы его ни спрашивали, не отвечал до тех пор, пока мысль не созреет или пока он ее не отбросит. Это случалось неоднократно и когда он находился за столом, и когда был вместе с кем-нибудь в дороге, и при других обстоятельствах. В своих занятиях он бывал так усерден, что, когда он им отдавался, никакая весть не могла его отвлечь... Однажды в Сиене он зашел в лавочку аптекаря, и ему показали там маленькую книгу... которой он еще не знал. Так как ему нельзя было взять ее с собой, то он оперся грудью на прилавок, положил книгу перед собой и начал с увлечением ее читать. Поблизости от лавки, прямо перед ним, происходило какое-то празднество. Шел турнир, сопровождавшийся громкими криками толпы, музыкой и приветственными возгласами, как это всегда бывает. Там же танцевали изящные девушки, занимались играми молодые люди, так что всякого потянуло бы посмотреть. Но никто не заметил, чтобы он сошел с места или хотя бы поднял глаза. А как начал около трех часов дня, так и читал, пока не стемнело. За это время он прочел и усвоил всю книгу. А когда его спросили, как он мог удержаться, чтобы не взглянуть, что там происходило, он отвечал, что ничего не слышал».
В изображении этом, конечно, несколько сгущены краски и есть элементы фольклора. Вокруг имени Данте после его смерти стали группироваться анекдоты - как старые, из античных сборников, приуроченные к нему, так и новые, в которых были крупицы фактического материала. В них рассказывалось, как Данте разбросал инструменты у кузнеца, перевиравшего его стихи; как он назвал слоном какого-то докучавшего ему почитателя; как он обрывал самого Кангранде, подшучивавшего над ним, и т. д. и т. п. Эти анекдоты, во множестве ходившие по Италии, собирали еще долго новеллисты - в XIV веке Саккетти, в XV - Поджо Браччолини.
Особенности, приписанные Данте Виллани, Боккаччо и фольклором, по-видимому, были поэту свойственны. Кое-что косвенно подтверждает и он сам. От высокомерия он очищался в чистилище. Но вряд ли замкнутость и нелюдимость были присущи Данте в течение всей его жизни. В его мелких стихотворениях, написанных при жизни Беатриче и после ее смерти, а также в последнее десятилетие флорентийской жизни, много бодрости, увлечения, теплых чувств к друзьям, и это резко противоречит представлению о сдержанном и сумрачном человеке. Есть также прямое указание на то, что Данте в молодости был общительным и приятным собеседником. Леонардо Бруни в биографии Данте после рассказа о Кампальдинском походе пишет: «После этого сражения Данте вернулся домой и более, чем когда-либо, отдался занятиям. Но тем не менее отнюдь не избегал образованного и изящного общества. И удивительное дело! Хотя он постоянно учился, никто бы никогда не подумал, что он погружен в науку, наблюдая его веселый нрав и юношескую общительность (usanza lieta e conversazione giovanile).
Разумеется, изгнание и все с ним связанное наложило свою печать и на характер Данте. Но родники оптимизма в его душе не иссякли, а были лишь приглушены. И ни в чем это не сказалось так ярко, как в том, что он никогда не был и не стал мизантропом. Он любил людей, любил по-своему, иной раз угрюмо и ворчливо, но искренно и сильно. До него никто не умел изображать их с такой любовью, с таким участием и всепрощением. Он любит стольких своих грешников. Ненавидел он своих политических врагов или людей низких: изменников, предателей. Таков был у него темперамент.
Кипучий, живой, страстный, он был примирителем его внутренних противоречий, разрешителем его душевных конфликтов, источником радости, орудием творчества. Ничто человеческое не было чуждо ему. У Боккаччо есть любопытное, очень мимолетное замечание, которое стыдливо замалчивают биографы Данте: мало ли что пишет легкомысленный новеллист. Боккаччо говорит: «Наряду со столькими достижениями, наряду с такими знаниями, какими обладал этот чудодейственный поэт, была в нем чувственность, и не только в молодые годы, но и в зрелые. Этот недостаток, хотя и естественный и обычный, даже, можно сказать, необходимый, не только нельзя одобрять, но неловко и оправдывать. А все-таки кто среди смертных будет неумытным судьей и осудит его? Не я!»
Еще бы! Милый Боккаччо! Кого он когда осуждал за эти вещи! Да Данте и сам не скрывал этой черты своего характера. В XXVII песне «Чистилища» он поведал об этом в потрясающей картине очищения огнем: следом за «отцом» Гвидо Гвиницелли и провансальским поэтом Арно Даниэлем, очищавшимся от греха сладострастия, между Вергилием и Стадием принял муку огня и Данте.
Темперамент и страсть сделали Данте-поэта поэтом гениальным. Только способность страстно откликаться на дела своего времени, только способность страстно любить и страстно ненавидеть носителей той или иной идеи, живых и мертвых, сделали Данте поэтом, понятным всем временам.
Off боялся расплескать сокровища своего внутреннего мира и уходил от людей, когда они ему докучали попусту. И был высокомерен только с такими, ибо знал себе цену и был исполнен чувства достоинства. Боккаччо не забыл упомянуть, что в вопросах чести он был очень чувствителен. Мы верим новеллисту и склоняемся перед поэтом, читая очень сокрушенные, но такие гордые строки в начале XXV песни «Рая», в которых он оплакивает навек недоступную ему родину. |
