Судьба оправдала это гордое пророчество. Суд божий на бесчисленных кровавых полях дал победу Риму над всеми его противниками. Он доказал, что римляне - «святой народ» и что покорили они человечество для того, чтобы даровать ему хорошие законы, хорошее управление и всяческое счастье. Следовательно, если верно, что римский народ по праву присвоил себе императорскую власть над миром, то - Данте не договаривает, но вывод напрашивается сам собою - он может и передавать ее кому угодно. Вывод, который только и нужен был Генриху.
Содержание третьей части примыкает к основному тезису его первого письма (Epist., V), где речь шла о том, что власть Петра и власть Цезаря одинаково исходят от бога и одинаково самостоятельны. В «Монархии» этот тезис углубляется. После того как Климент VII обманул императора, полемическая острота этого вопроса возросла до крайних пределов. Требовался категорический ответ на вопрос, кто является источником власти императора - бог или его наместник на земле?
Данте за сто с лишком лет до Лоренцы Баллы[14] отверг легенду о даре Константина и доказывал, что юридически ни Константин не имел права отчуждать власть над городом, ни папа не имел права ее принять. Исторический аргумент, таким образом, отпадает, а вслед за ним отпадают и все остальные. Вопреки церковной доктрине, император получает власть не от папы, а непосредственно от бога, так же как и сам папа. Источник их власти один и тот же. Обе власти, духовная и светская, обязаны находиться в согласии, и представители их должны относиться друг к другу с уважением. Если бы это было возможно, порядок на земле, построенный на этом согласии, был бы совершенным, как во времена Юстиниана и Карла Великого. Но теперь эта гармония кончилась.
Таково содержание трактата. Тема Генриха VII отнюдь не заслоняла в глазах Данте проблемы империи. Генрих - это временное. Он получит свое место в мистической розе за свои благие устремления. Важнее вопрос империи как вечного установления. Он тесно связан и с настоящим и с будущим Италии, как был связан со всем ее прошлым, начиная от римских времен. Империя одна способна утвердить национальное единство Италии. Как язык действует в области культурной жизни, так имперские установления, единая императорская власть должны действовать в области жизни политической. Данте считал, что идея империи должна преодолеть язву муниципализма, разъедающую национальное существование и здоровый политический порядок на его родине. Торжество империи должно было стать залогом спасения Италии от партикуляризма и утвердить на будущие времена ее национальную целостность и процветание.
«Монархия» написана после того, как сделалась известна папская булла, грозившая Генриху отлучением, если он вторгнется в неаполитанскую территорию, то есть после середины июня (булла помечена 12 июня), и, конечно, до смерти императора, то есть до 24 августа. Именно тут был момент, когда нужно было подействовать на общественное мнение и дать возможность Генриху сослаться на передачу ему власти римским народом.
Трактат написан очень целеустремленно. Он последовательно проводит одну логическую линию и лишен раздвоенности «Пира», «Языка» и канцон. Данте в «Монархии» целиком на стороне империи, то есть на стороне монархически-феодальных притязаний, тщетно пытающихся помешать естественному и здоровому росту страны в духе интересов будущего. Когда Данте рассуждает, подкрепляя свою мысль ссылками на Священное писание, на схоластиков и классиков, читатель все время находится под неотвязным сложным впечатлением, что у него не только всё продумано и прочувствовано, но что старые пополанские настроения, которые в «Пире» прорывались беспрестанно, а «Язык» породили целиком, теперь окончательно смолкли; что поэту окончательно изменила та безошибочно верная оценка социально-культурной обстановки, которая так ярко сказалась недавно в «Языке»; что поэт ни на минуту не вспомнил, какие живые силы сегодняшнего дня, какие здоровые насущные интересы заставляют богатые итальянские коммуны бороться против дутых притязаний империи и прикрывать их столь же дутой, никого не обманывающей привязанностью к папству; что, на его взгляд, исторические и философские аргументы, ссылка на Леви и Иуду, на Горациев и Куриациев способны решить спор, давно и бесповоротно решенный жизнью.
Однако это не так. Рядом с главной линией аргументов трактата, посвященной защите дела империи, бегут, не пропадая, боковые тропинки, где явственно утверждаются мотивы, продиктованные совсем иными настроениями. И Данте - воспитанник свободной коммуны, Данте - пополан, Данте - борец против папы вырисовывается во весь рост. Это мысли о гуманности и гражданственности, о свободе как о высшем общественном благе. Это - протест против антиобщественных чувств и пороков, это - представление о государстве как о необходимой форме общежития и о государе как о его слуге, а не господине.
Данте все тот же. Все так же две души в его груди, и все так же терзается эта грудь от мук и от противоречий. Но в усилиях одолеть противоречия рос и мужал его гений. И становился способен к более высоким взлетам.
Петрарка вспоминал, что ребенком он видел Данте в Пизе. Это было как раз, когда Данте приехал туда, чтобы еще раз повидать императора. «Я был с отцом и дедом, - говорит певец Лауры. - Данте показался мне моложе деда и старше отца».
А на самом деле отец Петрарки был на целых двенадцать лет старше Данте. В 1312 году Данте было только 47 лет, а вид он имел старее, чем почти шестидесятилетний его товарищ по изгнанию.
Так истрепала его жизнь: лишения, душевные муки, неуверенность в завтрашнем дне. Когда умер Генрих и исчезли надежды, все страшное в жизни, что, казалось, больше уже не вернется, воскресло снова.
Куда пойдет поэт искать угла, где ему можно было бы преклонить усталую голову? |
