2. Данте и интервенция
Данте должен был вернуться из Парижа в Италию, по всей вероятности, вскоре после того, как во Францию дошла весть о шпейерском сейме и о решениях, там принятых, то есть примерно осенью 1309 года. Он возлагал очень большие надежды на миссию короля.
До выступления Генриха мироощущение Данте слагалось под влиянием пережитых им потрясений: любви к Беатриче, заставившей его впервые подвергнуть анализу свои чувства; философских занятий, открывших ему источник чистейшей и возвышеннейшей радости в науке, изгнания, которое дало его духу высшее, трагическое очищение, очищение муками и горем. Но все-таки как человек он еще не созрел до конца. Чего-то не хватало.
Во Флоренции Данте был поэт и политик, очень любивший свою родину и готовый защищать ее свободу от враждебных посягательств, хотя бы они исходили от главы христианского мира. В изгнании он стал поэтом философских глубин и гражданином Италии, у которого сознание двоилось между старыми воспоминаниями и новыми интересами, между неистребимыми впечатлениями богатого и культурного буржуазного центра и трудными усилиями приспособиться к жизни при дворах новых государей. Флоренция была тесна для его духа. Простор внефлорентийского существования еще теснее. Его сознанию нужна была широта других горизонтов - мировых. Только в ней его гений мог по-настоящему расправить свои крылья. Поход Генриха и все сложные перипетии итальянской Голгофы с цветением надежд и их крушением, с осаннами и изменами, с фимиамом и дурманом окончательно сформировали Данте как человека и поэта. Без похода Генриха была бы невозможна «Комедия».
Данте был вовлечен в круговорот переплетающихся и сталкивающихся интересов империи и Италии, гвельфизма и гибеллинизма, Флоренции и эмигрантов, Тосканы и короля, буржуазии и феодального мира, интересов, которые поочередно то выплывали на поверхность, то погружались в невидимые глубины, но ощущались чуткими людьми постоянно. И он, чуткий из чутких, переживал со всей страстью каждый момент интервенции Генриха и накоплял материал для «Комедии», запечатлевая в себе социальные сдвиги своего времени. Первым его откликом на события, связанные с экспедицией Генриха, было латинское послание (Epist., V), озаглавленное: «Всем вместе и каждому отдельно: королю Италии, синьорам благостного города, герцогам, маркизам, графам, а также народам смиренный (himilis) итальянец, Данте Алигиери, изгнанник безвинный, молит о мире». Начинается письмо трубным звуком:
«Вот, наконец, настала пора желанная, несущая нам знаки утешения и мира. Ибо сияет новый день и являет зарю, пронизывающую мрак долгого бедствия. И уже восточные усиливаются ветерки, багрянцем блестит небо на краю горизонта и радостной ясностью крепит предвидения народов. Скоро, скоро сподобимся долгожданной радости и мы, столь долго блуждавшие в пустыне. Ибо взойдет мирное солнце, и справедливость, поникшая как цветок гелиотропа, лишенный солнечного света, оживет, как он, при первых лучах дня... Радуйся ныне, Италия, возбуждавшая доселе сострадание даже у сарацин. Скоро станешь ты предметом зависти целого мира, ибо жених твой, радость века и слава твоего народа, милосерднейший Генрих, божественный и августейший кесарь, спешит к бракосочетанию с тобой. Осуши, прекраснейшая, слезы. Укрой следы печали. Ибо близок тот, кто освободит тебя из узилища нечестивых, кто, поражая острием меча злодеев, сокрушит их и вручит свой виноградник иным земледельцам, обязанным воздать плоды правосудия в дни жатвы...»
Дальше идут увещевания товарищам по страданиям и мукам: «Даруйте же, даруйте прощение отныне, о возлюбленные, терпевшие обиду вместе со мною, дабы царственный пастырь признал вас овцами своего стада. Ибо, хотя ему свыше дана власть карать, он, овеянный дыханием того, от кого, как от точки, раздваивается власть Петра и власть Цезаря, охотно исправляет семью свою, но еще охотнее являет милосердие свое... Пробуждайтесь поэтому все и поднимайтесь навстречу своему королю, о жители Италии, ибо вас он хочет сохранить не только как подданных империи, но как свободных под своим управлением».
Из этого письма ясно видно, что политическая мысль Данте уже созрела. Император и король, получающий власть от бога на равных правах с папой, не угрожающий никому порабощением, милосердный и справедливый, грядет в Италию, чтобы дать ей свободу и мир. Не в пример гвельфскому лагерю, Данте убежден, что только для Италии император может принести конкретные благодеяния, которых никакая другая страна не может от него ждать. Только в Италии он может выступить арбитром, ибо для этого у него имеются и юридические титулы, и сила. И Данте видел всю связанную с императором политическую перспективу, как наступление новой счастливой эры. Тем горше будет его разочарование.
Письмо написано, по всем данным, вскоре после того, как сделалось известным послание Климента, на которое Данте прямо ссылается в конце, то есть в сентябре или в начале октября 1310 года, до появления Генриха в Италии.
30 октября Генрих был уже в Турине. Гибеллинским баронам, приходившим к нему предлагать свою помощь, он говорил то же, что Климент в энциклике: он не хочет знать никаких партий, а пришел в Италию, чтобы помочь всем. И в подтверждение своих слов во всех городах, через которые лежал его путь, водворял на родину изгнанников гвельфов и гибеллинов, безразлично. В Асти он остановился на продолжительный срок, с 10 ноября до 12 декабря. Здесь около него образовался пышный двор с дамами, жонглерами, певцами. Сюда стекались послы итальянских князей и многочисленные представители знати, буржуазии и интеллигенции. Прислали послов оба Скалиджери, Альбоино и Кангранде, предлагая ему устроить резиденцию у себя в Вероне под надежной защитой ее стен. Пришло пышное посольство из Пизы с богатыми дарами. Явились многие из членов семьи Уберти и другие тосканские нобили, явился флорентийский изгнанник Пальмьери Альтовити, осужденный в одном приговоре с Данте. Не только гибеллины встречали благосклонный прием, но и гвельфы. И казалось, что слово Генриха о том, что он пришел, чтобы сделать добро всем, не было пустым звуком. Ведь когда Генрих приближался к Милану (23 декабря), имея в своей свите вождя миланских гибеллинов Маттео Висконти и его приверженцев, изгнанных из города после ожесточенной борьбы с Гвидотто делла Торре, сам Гвидотто выехал встречать императора без эскорта и без оружия. Всем это показалось таким же чудом, как и то, что вслед за этим Генрих со свитой и с войском перешел Тичино, не воспользовавшись лодками: около ста лет могучий ломбардский поток не высыхал так сильно, как в том году. Восторженные поклонники кричали о повторении чуда с переходом евреев через Красное море.
Встречавших становилось все больше и больше, по мере того как Генрих двигался вперед по итальянской земле. В Милане их сделалось особенно много. Ломбардцы и тосканцы появлялись большими группами. Возможно, что именно в Милане представился Генриху и Данте. Как автор нашумевшего послания к итальянскому народу, он удостоился, несомненно, милостивого приема.
Но появлялись уже мало-помалу признаки, что король не сможет долго блюсти свое обещание не оказывать предпочтения одной какой-либо партии. Становилось ясно, что король ласковее глядит на гибеллинов и на «белых», чем на гвельфов, внимательнее их слушает и лучше слышит. Гибеллины, которые гораздо раньше попали к его двору, смотрели на гвельфов, приходивших приветствовать короля, исподлобья, насупив брови и метая из-под них яростные взгляды. Конечно, они шипели, как могли, и восстанавливали Генриха против своих врагов. Дино Компаньи повествует: «Гвельфы перестали ходить к нему, а гибеллины часто его навещали, потому что нуждались в нем больше. Им казалось, что в награду за жертвы, принесенные ими для империи, они заслуживают лучшего места». Обстоятельства вскоре внесли ясность в сложившуюся ситуацию.
В день крещения, 6 января 1311 года, Генрих короновался в церкви Сант Амброджо, главном миланском храме, железной короной лангобардских королей. Торжество было пышное. Присутствовали послы от огромного большинства итальянских городов. Не было только послов Флоренции и дружественных ей тосканских коммун.
Это было завершением идиллии. А вскоре началась драма.
Одиннадцатого февраля 1311 года в Милане вспыхнуло восстание против чужеземцев. Гвидотто делла Торре, глава гвельфов (подстрекаемый не то Маттео Висконти, не то флорентийцами), вместе с сыновьями пытался поднять народ на немцев. Немецкие, бургундские и фламандские рыцари Генриха очень быстро подавили вспышку, учинив по такому счастливому случаю основательный погром. Торриани бежали, а Маттео после отъезда короля сделался синьором города, ставшего отныне в его руках и в руках его преемников оплотом ломбардского гибеллинизма. Это было первое последствие миланской вспышки. Второе заключалось в том, что миротворческий ореол Генриха сильно потускнел. Поджоги, разрушения, убийства и грабежи, совершенные его воинством в день 11 февраля, отозвались тревожным эхом по всей стране. Гвельфы, которые и без того относились с недоверием к его миролюбию, сделались еще сдержаннее, а флорентийцы еще более энергично начали готовиться к тому, чтобы дать ему отпор, если он пожелает повторить прошлогодние требования. Они возобновили союз с Болоньей, вновь скрепили договоры с членами гвельфской лиги, направили послов к папе, чтобы склонить его на свою сторону.
Гибеллины и «белые» были также очень смущены происшествиями 11 февраля: им было ясно, что приукрасить поведение королевских банд, грабивших правого и виноватого, едва ли удастся. Миланский погром разрушил легенду о «миротворческой» миссии короля. А если у кого и оставались еще сомнения, то ближайшие события рассеяли их окончательно.
Возвращение изгнанников, которое по приказу Генриха проводилось повсюду, нигде не проходило гладко. Люди вступали в родные города, обозленные долголетними испытаниями, нуждою, унижениями. Они находили свои дома разрушенными, земли в чужих руках, и жажда мести виновникам пережитого загоралась в них с тем большей силой, что они видели их тут же в довольстве и почете. Друзья и сторонники собирались вокруг вернувшихся изгнанников, мечи вылетали из ножен сами собою, начинались стычки, превращавшиеся - в действительности или в изображении противников - в восстания против короля. Так было в Лоди, в Кремоне, в Брешии. Верона этого избежала потому, что Альбоино и Кангранде просто не пустили в город своих изгнанников. И король не дерзнул настаивать: слишком сильны были Скалиджери. Зато со слабыми противниками он на свое несчастье решил быть беспощадным.
Мягче всего обошелся он с Лоди, где была лишь незначительная вспышка. Кремона и соседняя маленькая Крема действовали сообща. В Кремоне находился бежавший из Милана Гвидотто делла Торре, а капитаном там был Раньери Буондельмонте, флорентийский гвельф. Флорентийцы, как могли, разжигали огонь, обещая помощь. Они предвидели необходимость защищаться самим и проявляли необычайную энергию: срочно заканчивали постройку третьей стены, рыли окопы кругом города. Их послы были всюду: в Авиньоне, где они жаловались папе, что королевские войска совершают насилия на церковной территории, и пытались оторвать Климента от союза с королем; в Риме, где всячески старались привлечь на свою сторону легата; в Неаполе, где уговаривали Роберта. И теперь они уже не скрывали своих действий. О них знали все.
Им адресовал Данте свое второе письмо, относящееся к экспедиции Генриха VII. |
