6. Начало политической деятельности
В первый раз на Данте возлагалось ответственное поручение. И он его принял. Согласие его означало многое. Дело было не только в том, что Данте решил поехать послом от Флоренции в тихий городок, затерявшийся среди зеленых холмов Вальдэльзы. Тем, что он поехал, он определил свою политическую поэзию. Он будет не с дворянами, а с пополанами. До этого момента его политическое лицо было неясно. Он был дворянин, кроме того, жена его была Донати. Брат Корсо Форезе был его другом. Можно было ожидать, что если Данте прямо и не примкнет к дворянам, то, как и многие, сохранит нейтралитет. Данте этого не захотел. Его характер определился вполне: ему было тридцать пять лет и он был «на полпути земного бытия». То, что Данте пошел с пополанами, доказывает его большую общественную честность. Он не захотел в критический для родного города момент оставаться в стороне и пожелал разделить ответственность за судьбу родины с наиболее активной частью ее сынов. Ему претило положение быть «senza infamia e senza lodo» - «без хулы и без хвалы» («Ад», III), так как он всю жизнь ненавидел людей, способных идти на сделку с совестью.
Гораздо труднее ответить на вопрос, почему Данте стал на сторону пополанов: происхождение и родственные связи должны были толкнуть его на сторону аристократов.
Поэт был горд и высокомерен. Он относился с пренебрежением к толпе - не к народу; народ, il popolo, он уважал и чувствовал тяготение к избранным. Но его отшатнула от Донати их беспринципность, их покорность Корсо - человеку, отягченному низменными преступлениями, их темная игра с папою, похожая на предательство. В этих вопросах Данте не знал колебаний. Совесть его была чиста. И свою чистую совесть он готовился сделать судьей дел и людей своего времени. Он не мог быть на той стороне, где был Корсо и подобные ему. Но и к Черки Данте не испытывал большой привязанности. Он пошел с ними, потому что они защищали против покушений извне самостоятельность и свободу его родного города. Долг, а не чувство вынудил Данте быть с ними. Политические и моральные соображения, отталкивавшие его от Донати, приводили к Черки. Третьего пути не было, ибо вне политики Данте оставаться не мог. Был ли он по-настоящему членом партии «белых»? Леонардо Бруни в биографии Данте говорит об этом очень уклончиво: «Хотя он утверждал, что он человек вне партий, его тем не менее считали белым». И, по-видимому, историк близок к истине, ибо он опирается на слова, которые Данте позднее вложит в уста Каччагвиды.
Но если Данте не проявлял особенной горячности в сотрудничестве с Черки, то правящая группа, без сомнения, очень дорожила тем, что он был с нею, ибо ставила его высоко. Миссия в Сан Джиминиано была одним из доказательств большого к нему доверия.
Данте начал принимать участие в политической жизни с 1295 года, очень скоро после того, как записался в цех. Невозможно восстановить шаг за шагом этапы его участия в политических делах, ибо до нас дошли лишь краткие и неполные протоколы заседаний пяти флорентийских советов (le consulte).
Достоверные сведения немногочисленны. После своих дебютов в 1295 году с 1 мая по 1 октября 1296 года Данте был членом Совета ста; записаны его выступления. В 1297 году он был членом одного из пяти советов, неизвестно какого - за эти годы, до 1300-го, протоколы пропали. Очевидно, он успел настолько выдвинуться, что ему, как наиболее достойному, была поручена миссия в Сан Джиминиано. За эти пять лет не только сложилась его политическая репутация, но он уже оказывал большое влияние на политическую жизнь. Об этом, быть может слегка преувеличивая, говорит Боккаччо: «Счастье ему так благоприятствовало, что ни одно посольство не выслушивалось, ни одно не получало ответа, ни один закон не издавался, ни один не отклонялся, никакой не заключался мир и никакая не объявлялась война - словом, не принималось никакого решения сколько-нибудь важного, если он предварительно не высказывал своего суждения». Джованни Виллани и Бруни подтверждают слова Боккаччо, хотя и не в столь пышных выражениях. Виллани говорит: «Был он в числе важнейших правителей города (dei maggiori governatori delia città). Бруни в своей латинской «Истории Флоренции» пишет: «Так как умом и красноречием он выделялся среди своих товарищей, они очень считались с его волей и указаниями его одного» (voluntatem eius unius nutumque maxime spectabant).
Виллани стоял очень близко к описываемым событиям, а Бруни, хотя и писал в XV веке, имел в качестве канцлера республики доступ ко всем документам государственных архивов. Поэтому оба отзыва очень авторитетны: в Сан Джиминиано ехал один из «правителей города».
В Сан Джиминиано, в палаццо подесты, свято сохраняется «зала Данте». В ней 7 мая 1300 года поэт выступил перед местным советом, приглашая прислать в Эмполи делегатов для участия в выборах нового полководца Лиги. И агитировал за кандидата Флоренции барона деи Манджадори из Сан Маниато. А может быть, в собрании менее открытом предостерегал горожан от происков Рима. Выполнив поручение, он вернулся во Флоренцию и здесь через месяц с небольшим был выбран одним из членов коллегии приоров с 15 июня.
Положение новой коллегии приоров было трудное. Кардинал Акваспарта был в городе и не собирался уезжать, не добившись цели, то есть не вынудив флорентийское правительство отменить приговор, тяготевший над Симоне Герарди с товарищами. А сидя в городе, кардинал, разумеется, все время подстрекал дворян к оппозиции властям и к борьбе против пополанов. Соотношение социальных и политических сил странно переместилось. Прежнее ядро гвельфской партии, пополаны и во главе их представители банковского капитала - Черки, были противниками папства и заигрывали с гибеллинами. А потомки гибеллинского дворянства, тоже руководимые банковским капиталом Спини, были верной гвардией папства, патентованными гвельфами. Ситуация показывала, что руководящей силой был капитал, внутри которого шло расслоение, и что по линиям этого расслоения размещались все остальные социальные группы.
И как бы для того, чтобы расставить знаки этого нового разделения, подоспело обострение событий в Пистое. Там уже давно зрел свой раскол. Канчельери, самая влиятельная и богатая семья в городе, делилась на две ветви, звавшиеся по цвету своих гербов: Канчельери белые и Канчельери черные. С середины восьмидесятых годов XIII века между ними началась вражда, изобиловавшая, как всегда, нападениями, засадами, уличными стычками. Она первоначально имела характер обычной кровной мести. Постепенно в распрю втягивались широкие городские круги, сделавшие фамильные гербы обеих ветвей - «черные» и «белые» - знаменами собственных политических и социальных расхождений. Смуты в городе стали такими ожесточенными, что в 1296 году граждане Пистон обратились к Флоренции с просьбой о протекторате, усматривая в нем единственный способ умиротворения.
Флоренция приняла предложение и назначила в Пистою своего подесту, который старался поддерживать в городе мир тем, что во все городские коллегии сажал поровну «черных» и «белых». Этим способом первое время удавалось сдерживать их страсти, но в конце 1299 года беспорядки вспыхнули вновь, и вожди обеих групп были высланы во Флоренцию. Там они нашли приют и поддержку по родственным связям. «Белые» Канчельери поселились у старого Лапо деи Черки, дяди Вьери, а «черные» - у Фрескобальди, вся семья которых, за исключением одного Берто, была на стороне Донати. Начались интриги, и так как власть была в руках Черки, то они через флорентийских правителей могли оказывать большие услуги «белым» Канчельери и в самой Пистое. «Черные» Канчельери апеллировали к Донати, а через Донати в Рим.
Таким образом, насильственное водворение пистойских «белых» и «черных» во Флоренцию не только не помогло самой Пистое, но настолько усилило раскол во Флоренции, что названия «белых» и «черных» мало-помалу прочно пристали к партиям Черки и Донати. С весны 1300 года и особенно с приората Данте их чаще всего только так и именовали. «Белыми» была партия пополанов, руководимая Черки и державшая власть, «черными» - Донати, дворянская группа, послушно следовавшая указаниям Рима, передававшимся через Акваспарту. Подстрекательства кардинала, видимо, вызвали новое буйство дворян 23 июня, в канун дня Иоанна Крестителя, патрона - покровителя Флоренции. В этот день ежегодно устраивалась торжественная процессия в Сан Джованни, в которой участвовали члены всех цехов, в праздничных одеждах, со старшинами впереди: настоящий боевой смотр пополанских сил. Нечлены цехов, в том числе дворяне, стояли по тротуарам, не имея права примкнуть к процессии, и вынуждены были терпеть насмешливые взгляды цеховых людей. И одна из дворянских групп не выдержала. С криками «Мы побеждали при Кампальдино, а вы оттеснили нас от должностей и от власти в городе» люди, в ней стоявшие, накинулись на цеховых старейшин и основательно их потрепали.
Подобные выступления не способствовали ни умиротворению города, к коему якобы стремился «миротворец» кардинал Маттео, ни его собственной популярности. Мало помогали они и выполнению возложенной на него папой задачи добиться отмены наказания Симоне Герарди с товарищами. Новые приоры подтвердили решение своих предшественников, а когда кардинал внес предложение установить при выборах в коллегию приоров равенство между «белыми» и «черными», приоры даже не передали его в советы, а отклонили с места.
Назойливость «миротворца» до такой степени обозлила пополанов, что однажды, когда кардинал стоял у окна архиепископского дома, где он жил, кто-то пустил в него стрелу из арбалета. Она не попала в Маттео и воткнулась в оконную притолоку. Этот выстрел был очень красноречивым свидетельством отношения флорентийских граждан к папе и к его маклеру во Флоренции.
Пятнадцатого августа коллегия, куда входил Данте, кончила работу. По-видимому, одним из ее последних актов было постановление об амнистии высланным в Сарцану вождям «белых», в числе которых был теперь уже смертельно больной Гвидо: Кавальканти.
Кардинал обратился к новой коллегии - уже в третий раз - с требованием отменить приговор против Симоне Герарди с товарищами и снова получил отказ. Тогда - ибо папа настаивал на решительных мерах - кардинал отлучил от церкви подесту, капитана, приоров, гонфалоньера, членов всех советов, некоторых граждан и, облегчив душу столь богоугодным делом, покинул Флоренцию в конце сентября 1300 года.
Для Данте наступил момент, когда он, не стесняемый официальным положением, обязывающим к выдержке, мог отдаться политической деятельности. И как бы для того, чтобы набраться воодушевляющих настроений, он решил повидать вечный город, где ему никогда еще не приходилось бывать, и выехал в Рим. Там готовились к празднествам. |
